Перед залом прощаний собралась целая толпа народу. Я не могла не сравнить эти похороны с печальным мероприятием, на котором была в прошлый раз. Проводить Дашу пришло больше ста человек – очевидно, Скрипачева была активной не только в школе.
Одноклассники стояли бледные и потерянные. Видимо, их мучили те же мысли, что и меня.
– Ты не должна была умереть! Это – трагическая ошибка! – глупо повторяла возле гроба Машка Жукова.
Я тронула за локоть Аню:
– Жукова вон как переживает. Не думала, что они так близко дружили.
Аня повернулась:
– До сих пор не могу поверить. Как так? Ей бы жить да жить!
– И на сердце она никогда не жаловалась, – подхватила я.
– Ладно, бабушка, – продолжила Еремина. – У нее постоянно то в спину стреляет, то ноги отнимаются! Понятно, почему она в больницу попала!
– Твоя бабушка в больнице? – чуть громче, чем позволяли приличия, удивилась я. – Что случилось?
– Да то же самое, – Аня как-то удивленно развела руками. – Инфаркт. Мы все переживаем, конечно. Но она в стабильном состоянии, врачи говорят, что прогноз благоприятный.
– Твоя бабушка – крепкая старушка, – раздалось за спиной. – Если у нее хватает здоровья в таком возрасте сажать розы, то она еще сто лет проживет!
– Маша! Привет, – я кивнула Жуковой. – Рада тебя видеть, если это уместно говорить на поминках.
– Не слишком, – скривилась она. – А где эта ваша Дудкина?
Я молча пожала плечами и отошла. В конце концов, это – не моя война. Занимать какую-то из сторон – опасно и глупо. Но если она начинает разговор в таком тоне, то мне лучше ретироваться.
Скорбная церемония потекла своим чередом. Стыдно признаться, но уже через пару часов меня одолел зверский голод, и я смогла думать только о том, когда же начнется поминальный обед. Горе горем, но желудок сводило судорогой, о чем он уведомлял неприлично громким урчанием.
В кафе я расположилась в самом углу – скорее всего, надо будет говорить речи, а я совершенно не представляю, что сказать. Возможно, если я буду сидеть подальше, до меня просто не дойдет очередь. Аня присела рядом.
Кто-то взял меня под локоть, я повернулась и встретилась взглядом с Дудкиной:
– Не смогла себя заставить поехать на кладбище, – оправдываясь, сказала она без приветствия. – Кажется, если не увижу ее в гробу, то она останется в памяти живой. Страшно мне!
Аня молча обняла ее за плечи.
– Всем страшно. Я все эти дни засыпаю только на таблетках, просыпаюсь, как с похмелья. А без них – еще хуже.
– Ой, – тихо сказала я. К нам быстрым шагом приближалась Жукова.
– Ты! – без предисловий закричала она. – Приперлась! Пожрать на халяву захотела?
– Маша, не начинай, – подняла я руку, пытаясь прикрыть Светку. – Мы же на поминках.
– Да! Потому что эта сучка, – Жукова пальцем ткнула в Дудкину. – Виновата! Ты довольна? Это все из-за тебя!
– Маша, – устало произнесла Света. – Ну, при чем тут я?
Лицо Жуковой пошло неровными пятнами:
– Это ты должна была сдохнуть, мразь! – почти завизжала она. – Ты, а не она! Твое место в гробу! А ты до сих пор землю топчешь! Почему?
– Машенька, успокойся, – Машкин муж появился очень вовремя и обнял ее за плечи. – Ты расстроена и устала, пойдем, тебе надо покушать…
Машка дернулась, почти ударив супруга:
– Отвали! Не лезь не в свое дело!
– Маша, не время и не место…
Муж очень плотно ухватил ее чуть выше локтя и аккуратно развернулся, спиной закрыв Светку.
– Идем, идем, – он наклонился и что-то еще сказал ей на ухо. Жукова еще раз дернула рукой, пытаясь вырваться, но супруг держал ее крепко, поэтому ей пришлось покорно оставить поле боя.
Света повернулась к нам с Аней:
– Почему я совсем не удивлена, что она обвинила во всем меня?
– Не бери в голову, – махнула рукой Аня. – Ей лечиться надо!
– Незакрытый гештальт, – припечатали рядом. Я повернулась и увидела Овсянникову.
– Какой-такой гештальт? – заинтересовалась Света. – Это что-то, связанное с эмблемой рода? С гербами?
– Нет, гербы – это геральдика. Ира говорит про психологию.
Ирина поморщилась и поправила:
– Про гештальт-терапию. Есть психологи, а есть – гештальт-терапевты.
– Таблетками лечат? – решила уточнить я. – Терапевты же.
– Ох и темные вы, – вздохнула Овсянникова. – Я бы просветила, да в двух словах не расскажешь. В общем, Машке надо вот так, а если не так, то никак! Уперлась в свои обиды и нереализованные желания и пестует травму, вместо того, чтобы разобраться и начать получать от жизни кайф.
– Да она, вроде, не жалуется. Муж – красавчик, ребенок подарочный, на работе состоялась. Чего там еще не хватает для полной картины женского счастья? – хмыкнула я. – Вот я – совсем другое дело, каким боком не поверни – со всех сторон неудачница.
– И тебя вылечат, – процитировала Ирка известный фильм. – Всем нужен хороший психолог, с ним жизнь обретает краски. Ну, во всяком случае, помочь человеку проще относиться ко всему происходящему – можно.
– А ты такое умеешь? – широко распахнув глаза, осведомилась Аня. – Ты могла бы помочь Машке?
– Для этого необходимо желание самого человека, – терпеливо разъяснила Овсянникова. – Я не могу заставлять ее лечиться. Во-первых, это не мое дело. Во-вторых, при всем человеколюбии, такая терапия не даст результатов. Она сама должна обратиться, и тогда мы бы с ней пережили все те моменты, где она оказывалась хуже Светки.
– Она не была хуже, – словно извиняясь, пробормотала Дудкина.
– Да ладно! – не поверила Ирка. – А кто поступил на журфак?
– Я не отнимала ее место, – возмутилась Света. – К тому же, она стала первоклассным химиком. А так, была бы посредственным борзописцем.
– Ну, это же гештальт! Ей надо вот так, а не иначе. Надо утереть нос тебе! Ей не нужна журналистика, ей нужна твоя башка на подносе с яблоком в зубах. Ей кажется, что именно этого не хватает для полного счастья. Без этого – остальное не имеет значения! Ни муж, ни ребенок, ни работа не дадут удовлетворения. На самом деле, это, конечно же, полная ерунда. Без Светки ей станет еще хуже – смысл жизни потеряется окончательно.
– То есть, сейчас смысл Машкиной жизни – говорить мне гадости и обвинять в несуществующих грехах?
Овсянникова закатила глаза.
– Нет, это побочный эффект. Смысл – жалеть себя любимую, несправедливо обиженную, и мечтать о возмездии. И постоянно вспоминать, как ты ей насолила.
– Надо же, как глупо, – покачала я головой. – Что за радость – о чем-то постоянно сожалеть?
Овсянникова улыбнулась.
– У меня такое было, не соврать бы – в девяносто втором году. Родители выписывали нам журналы – несколько наименований, что-то про картинки, про природу, про технику. Каждый месяц почтальон приносил бандероль с вожделенной периодикой. Подписка оформлялась на год и оплачивалась сразу – за двенадцать номеров вперед. Это было гарантией того, что получишь все выпуски и не пропустишь ничего интересного, да и по цене выходило дешевле. К тому же, их приносили домой, и не надо было каждый месяц бегать на почту.